Четыре. История дивергента - Страница 2

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Я сижу, сжимая колени и наблюдая за окружающими, пока остальные заканчивают свои испытания. Стол эрудитов завален книгами, но не все заняты чтением – многие только притворяются. Они просто болтают, утыкаясь носами в книги каждый раз, когда думают, что на них смотрят. У правдолюбов, как всегда, кипят громкие дебаты. Члены Товарищества смеются и улыбаются, доставая из карманов еду и передавая ее по кругу. Громкие и шумные лихачи качаются на стульях, толкаясь, пугая и дразня друг друга.

Я хотел попасть в любую фракцию. В любую, кроме своей, где уже давно решили, что я недостоин их внимания. Наконец в столовой появляется женщина-эрудит и поднимает руку, призывая к тишине. Фракции Альтруизма и Эрудиции тотчас замолкают, но лихачи, члены Товарищества и правдолюбы никак не угомонятся, поэтому женщина вынуждена крикнуть во всю мощь легких: «Тихо!»

– Индивидуальные испытания завершены, – произносит она, понизив голос. – Помните, что вам запрещено обсуждать свои результаты с кем бы то ни было, даже с друзьями и родственниками. Церемония выбора состоится завтра во «Втулке». Приходите как минимум за десять минут до начала. А теперь вы свободны.

Все кидаются к дверям, кроме нас – мы ждем, пока толпа разойдется, чтобы хотя бы встать из-за стола. Я знаю, куда торопятся альтруисты – они шагают по коридору, через парадные двери, на остановку. Они могут простоять там больше часа, пропуская других членов фракций. Я не уверен, что смогу вынести гнетущую тишину.

Поэтому, вместо того чтобы присоединиться к альтруистам, я выскальзываю в боковую дверь и иду по переулку, который вьется возле школы. Я бывал здесь и раньше, но обычно я медленно ползу по дороге, не желая быть замеченным или услышанным. Сегодня мне хочется бежать.

Я несусь до конца аллеи по пустой улице, перепрыгивая водосточные канавы на тротуаре. Моя свободная куртка с эмблемой Альтруизма колышется на ветру, и я снимаю ее с плеч, позволяя ей развеваться позади меня, как флаг, а затем отпускаю. На ходу я закатываю рукава рубашки до локтей и замедляю темп, когда тело устает от бешеной гонки. Кажется, что весь Город пролетает мимо меня в тумане, и здания сливаются в мутное пятно. Я слышу звук своих шагов будто издалека.

Наконец я останавливаюсь – мышцы горят. Я нахожусь в квартале изгоев, который располагается между сектором Альтруизма, штаб-квартирой Эрудиции, штаб-квартирой правдолюбов и общей территорией. На каждой встрече фракции наши лидеры – обычно в лице моего отца – убеждают нас не бояться изгоев и относиться к ним как к обычным людям, а не как к сломленным, потерянным созданиям. Но я их не боюсь – у меня даже не возникало подобных мыслей.

Теперь я бреду по тротуару и заглядываю в окна зданий. В основном я вижу только старую мебель, голые стены и пол, усыпанный мусором. Когда большая часть жителей покидала Город (а, по-видимому, именно так и было, поскольку некоторые дома до сих пор пустуют), они никуда не торопились, потому что их жилища все еще очень чистые. Но в квартирах уже не осталось ничего интересного.

Однако, минуя одно из зданий на углу, я кое-что замечаю. Комната за окном выглядит заброшенной, как и другие помещения, но в ней теплится крохотный горящий уголек.

Я щурюсь и торможу напротив окна, а потом пробую его открыть. Вначале рама не поддается, но вскоре мне удается пошевелить туда-сюда, и створка откидывается наверх. Я просовываю вперед свое тело, а затем ноги и опускаюсь на пол бесформенной кучей. Поцарапанные локти зудят от боли.

Здесь пахнет приготовленной едой, дымом и едким потом. Я медленно подхожу к угольку, вслушиваясь в тишину. Но до меня не доносятся голоса, которые могли бы свидетельствовать о присутствии изгоев.

Окна в соседней комнате закрашены краской и замазаны грязью, но блеклый лучик света просачивается сквозь стекла, и я различаю на полу сложенные тюфяки и старые консервные банки с остатками высохшей еды. В центре комнатушки установлен небольшой мангал. Практически все угли побелели, отдав свое тепло очагу, но один из них еще тлеет, а это означает, что недавно тут кто-то побывал. И, судя по запаху и обилию банок и одеял, тут обитало несколько человек.

Меня всегда учили, что изгои живут отдельно друг от друга, не объединяясь в группы. Теперь, глядя на это место, я удивляюсь, почему я верил подобной ерунде. Почему бы им не жить в группах, как мы? Такова природа человека.

– Что ты здесь делаешь? – настойчиво спрашивает чей-то голос, и по моему телу будто проходит электрический заряд. Я оборачиваюсь и вижу грязного человека с бледным одутловатым лицом. Он стоит в соседней комнате и вытирает руки рваным полотенцем.

– Я просто… – бормочу я и кошусь на мангал. – Я просто увидел огонь.

– Ага, – незнакомец засовывает уголок полотенца в задний карман брюк и направляется к двери.

Мужчина облачен в черные штаны с логотипом Правдолюбия, залатанные синей тканью Эрудиции, и в серую рубашку Альтруизма. Такая же рубашка сейчас на мне. Он худой, как щепка, но кажется сильным. Достаточно сильным, чтобы навредить мне, но я не думаю, что он станет так поступать.

– Тогда спасибо, – отвечает он. – Хотя здесь ничего и не горит.

– Вижу, – соглашаюсь я. – Что это за место?

– Мой дом, – отвечает мужчина, холодно улыбаясь. У него не хватает одного из зубов. – Я не ждал гостей, поэтому не удосужился прибраться.

Я перевожу взгляд на разбросанные банки.

– Вы, наверное, ворочаетесь во сне, раз у вас целая куча одеял.

– Никогда не встречал Сухарей, которые столь нагло лезут в чужие дела, – цедит мужчина. Он подходит ближе ко мне и щурится: – Твое лицо мне немного знакомо.